Никакой пропаганды ненависти «Неудобная правда» Самита Алиева

Моих коллег и меня соседушки иногда совершенно безосновательно обвиняют в разжигании ненависти. Хотя мы всего лишь призываем своих - помнить и никогда ничего не забывать.

Злопамятность? Потакание темным инстинктам? Нет. Просто хорошая память и регулярное напоминание того, что было, является кое-какой гарантией, что мы сможем купировать беду и угрозу на самых дальних подступах. Как только появятся первые признаки. Впрочем, обвиняйте, нам от этого ни тепло и не холодно. И на истошные вопли «зачем вы постоянно бередите незажившие раны?» мы спокойно отвечаем: а чтобы никогда больше. Чтобы никогда больше. Но не только.

Зощенко как-то заметил, что так называемые хорошие люди хороши только в хорошие времена. В плохие времена они становятся плохими, а в ужасные времена, в ужасные времена люди вообще ужасны. И мне кажется, что Зощенко знал, о чем говорил.

Расскажу-ка я вам одну историю, которых, как вы знаете, у меня более чем достаточно. Человек — это вообще страшное, наверное, самое страшное из всех Божьих созданий. Так вот, был такой случай, у одной достаточно известной поэтессы (ходили слухи, что это была Вера Инбер, впрочем, за это я не поручусь, нет никаких доказательств, все на уровне слухов, а потому давайте будем считать эту известную поэтессу просто «одной достаточно известной поэтессой») была подруга. Очень близкая, ближайшая, самая-самая, ну, ближе просто не бывает. И была та подруга замужем за каким-то ответственным работником, не суть дело. Семья как семья, росла у них маленькая дочь, зарабатывали супруги неплохо, да и с дореволюционной поры у жены было кое-что припрятано, бабушка в наследство оставила. В тридцать восьмом году мужа арестовали, и были кое-какие признаки того, что скоро арестуют и жену. Тогда она собрала все самое ценное, что было в доме — деньги, драгоценности, какие-то там дорогие платья и несколько шуб, ну и отнесла всё это своей ближайшей подруге, той самой поэтессе. С тем, чтобы, когда маленькая дочка ее останется одна на всем белом свете, та подруга потихоньку бы эти вещи продавала, а деньги отдавала няньке — простой деревенской тетке, которая тоже очень любила ту маленькую девочку, и вообще была бесконечно предана всей их семье. Чтобы избавить дочь от детдома для детей врагов народа. Тогда ей казалось, что это очень хороший выход. Тем более, что этот выход, по-большому счету, был единственным.

Так оно и случилось, вскоре ее действительно арестовали. И нянька, как и было условлено, пришла к поэтессе. Но та сказала, что ни о каких деньгах, драгоценностях и парижских туалетах она знать не знает, а о дочери арестованных врагов народа обязательно позаботится государство. Говорят, даже пригрозила напоследок, мол, еще раз ко мне придешь – донесу, что укрываешь члена семьи врагов народа. С тем нянька и ушла. Жить с девочкой в большой городской квартире домработнице больше было не на что, квартиру эту наверняка все равно вскоре бы отобрали, а девчонку забрали бы в детдом. Поэтому нянька увезла «сиротку» к себе в деревню и там, на медные деньги, колхозные трудодни, ну, и, разумеется, с Божьей помощью ее всё-таки подняла, вырастила.

Прошло семнадцать лет. И мать девочки возвращается, она выжила в лагере, и мать обо всем узнала, будучи еще там, в Воркуте. Ну и явилась к бывшей своей ближайшей подруге. Поэтесса этого не ожидала, она, как, впрочем, и многие ее современники — не сомневалась, что люди, исчезнувшие в те времена, исчезли уже навсегда. Ну, наверное, это какая-то особенность человеческой психики. И когда выжившие вдруг стали возвращаться, для многих это стало довольно жутким потрясением, особенно для тех, кто писал доносы и присваивал имущество. Ну вот и поэтесса, о которой идет речь, тоже была потрясена возвращением с того света бывшей своей ближайшей подруги. Тем более, что виновата она была перед ней очень и очень серьезно. Ну и должна ей – как земля колхозу. Она валялась у нее в ногах, обещала отдать всё, что присвоила, и даже больше. Гораздо больше! И просила только об одном: чтобы та никому ничего и никогда не рассказывала. Но подруга была неумолима.

 — Нет, милая, я непременно буду рассказывать, — ответила она. — Всем. Знакомым и незнакомым, буду рассказывать при первом же удобном случае.

И она рассказывала. Потому что имела на это полное право. Я уважаю своих зрителей, это умные люди, и у меня есть все основания полагать, что они прекрасно понимают, почему я рассказал эту историю.